ГУННАР ГРАПС: НЕКРОЛОГА НЕ БУДЕТ
Никогда не буду сочинять некрологи, даже самым близким (тьфу-тьфу!). Однажды написал о трагически погибшем коллеге: «Не стало хорошего человека…» - и получил зуботычину от профкома: как посмел отступить от казенной формы «родился-крестился-женился»?! Так что жанр этот для меня омерзительнее некуда. Мне понравилось, как один остряк назвал некролог посмертно выданной характеристикой. Действительно, раз посмертной, то, стало быть, написанной впологлядки на покойного. Человек умер и, значит, всю эту муть о себе никогда уже не прочтет и не оспорит.
Гуннар Грапс страшно удивился бы, узнай он, что я пишу о нем посмертные заметки. Но вот дела: то ли потому, что мы с ним сто лет не виделись (и теперь уже встретимся на небесах), то ли из-за страстного почти детского желания, чтобы все люди жили вечно и никогда не умирали, я его не воспринимаю ушедшим из жизни. Да, был потрясен известием о смерти. Но сопоставить его с конкретным человеком все никак не могу…
Как объяснить самому себе? В не столь далекой Эстонии, где-то на окраине Таллина, когда прихватило сердце, «скорая» ехала дольше, чем работал включившийся той ночью небесный секундомер… Ну да, так обычно и бывает. У самых больших жизнелюбов рано отбирают самое дорогое. И все равно: не укладывается в голове.
За несколько дней до известия о смерти Грапса я снял со стены его большую фотографию в рамке. Ее сделал фотокор АПН в гримерной концертного зала Дома туриста. Гуннар на ней после концерта, голый по пояс, с полотенцем вокруг шеи. На лице усталость и достоинство победителя. Зачем убрал снимок? Почему-то пришла в голову мысль: надо подчистить композицию, слишком много фотографий, пестрит в глазах. Но снял одного Гуннара, а остальных не тронул. А через несколько дней по «мылу» -похоронка из Таллина. Мистика…
*
Я снимаю с антресолей этот прекрасный фотопортрет, вешаю на старый гвоздь. Сердце реагирует экстрасистолой - сбитым ритмом.
Уф-ф-ф… Гуннар, ты вот что, ты погоди… Надо бы поговорить. Можешь молчать – я не обижусь. У тебя красноречивый взгляд. Глаза – это то, что мне всегда нравилось в тебе. Очень добрые, чуть ироничные. Даже когда ты сердился, они все равно оставались дружелюбными, располагающими. Таких глаз, как у Гуннара, я у эстонцев практически не видел. Безусловно, это прекрасный народ, с огромным чувством собственного достоинства, по-северному сдержанный и в массе своей мягкий и добрый. Однако доброта не считывается, когда взгляды обращены на чужих. Конечно, гостям – радушие (причем часто искреннее, на бытовом уровне неприязни к русским, как правило, нет), вежливость, но только не приязнь во взгляде.
Глаза Гуннара в этом смысле замечательное исключение. Наверное, поэтому у тебя здесь, в Москве, было столько друзей. Согласись, не каждый эстонец, даже отличный артист, мог бы похвастаться таким количеством любящих его москвичей. Где они сейчас, твои вчерашние друзья? Живы? Ну и слава богу!..
Все, что ниже написано, - разрозненные эпизоды. Никаких надгробных речей. Как сказано у классиков-сатириков, «покойный этого не любил». Никаких «авторских преувеличений» - только и именно с любовью. И с оглядкой на самый-самый верх, где сейчас, наверно, привыкает к новым условиям обитания неожиданно оставившая Землю душа Гуннара.
*
Я много раз брал у тебя интервью, но почти дословно запомнилось самое первое, а ведь прошло почти двадцать лет! Мы сидели вот так же в твоем номере в Доме туриста, ты рассказывал о престарелых родителях, о жене-финке, благодаря которой ты мог свободно ездить в соседнюю страну и охотиться в тамошних заповедных лесах. О своей любимой ударной установке, о мотоцикле, на котором ты гонял, когда наступал очередной творческий кризис, о музыке. Ты вдруг признался: «Я рок-музыкой заболел, когда услышал «Битлз», а затем открыл для себя «Роллингов» и понял: нет, «Битлз» не для меня, они слишком чистенькие, правильные. Мне, хулигану по натуре, все-таки ближе «Роллинг Стоунз». Я слушал все их диски, воображал себя Миком Джаггером, пытался петь с гнусавинкой под него… Джаггер – это эксцентрик, такой акробат на сцене, у него в жизни много всякого было, все испробовал – вот это мне очень импонировало. В этой жизненной кутерьме и рождается настоящий рок-н-ролл! Я не принимал наркотики, не устраивал дебошей, как «Роллинги», но я жил стремительно, как ветер. Мотоцикл – это настоящий транспорт для рок-музыканта. Джинсы – его униформа. Порыв, натиск, напор – только таким должен быть рок. Ты еще не появился на сцене, ты гримируешься за кулисами, а зрители уже ощущают идущую от тебя волну электрических разрядов. «Разогревающие» составы – ерунда! Если рок-группа чего-нибудь стоит, ей никакой разогрев не нужен. Не нужны стимуляторы вроде наркотиков и алкоголя. Только магнетическая музыка, ничего больше…».
Да, твой «Магнетик Бэнд» обычно так и проштамповывали в газетах: «ансамбль, который притягивает». И про разогрев тоже все верно. Вспоминаю, как Москонцерт, устроивший очередные твои осенние гастроли в столице, «прикрепил» первым номером певца Игоря Иванова, невыразительную личность, прославившуюся своим единственным хитом - «Песней вагантов» с диска Давида Тухманова «По волне моей памяти». Пришедшие «на эстонцев» зрители зала Дома туриста все первое отделение свистели, заглушая развеселые песенки Иванова. «Жалко парня», - скажешь ты на следующий день, когда администрация зала повестит в вестибюле плакат с извинением: мол, в связи с болезнью артиста «Магнетик Бэнд» будет выступать все два отделения. «Он вчера смотрел на нас такими глазами, что нам было немножко стыдно, - добавил твой саксофонист Матти Валдару, растягивая рот в хирющей улыбке. – Но мы-то при чем? Если публика пришла на Иванова, почему все остались после антракта?».
«Победу» над несчастным солистом Москонцерта эстонская группа отметила рок-вакханалией на сцене – помнишь, Гуннар? Как обычно, первые полчаса ты пел, сидя за ударной установкой, и все мы с замиранием сердца предвкушали наступление того сладостного мига, когда ты, отбросив палочки, стремительно выбегал на авансцену по звуки регги, приплясывал, легко пружиня бело-красными кедами, падал на шпагат, подпрыгивал выше голвы, вертел микрофонной стойкой так же легко, как японский самурай вертит мечом. Вот твое главное отличие от многих остальных коллег по жанру: эта музыка просто-напросто тебе шла, как шла привезенная из Финляндии сценическая курточка с рекламой не известного нам напитка «7 Uр», как шел твоему лицу несложный грим – белые разводы под нижними веками, из-за которых в сочетании с длинными черными волосами ты напоминал нам Элиса Купера… После этого концерта и была сделана фотография в гримерке. Ты был горд собой: переиграл соперника на его же поле. При этом мы понимали – да никакой это не соперник, так… Но все равно было чертовски приятно: Гуннар и его ребята радуются своей победе, а мы радуемся за них. Потому что вы были н а с т о я щ и е!
*
Ну а тогда, во время нашего первого интервью в гостиничном номере, ты показал мне свой «фирменный» трюк: налил в стакан из тонкого стекла граммов 150 коньяка, встал на голову, взялся за край зубами и глоток за глотком выпил весь коньяк! Никто из моих знакомых не мог этого повторить. Правда, один журналист из «МК» восторженно рассказывал, что наши такие рекорды бьют на раз-два: Саша Кутиков из «Машины времени» залпом («винтом») мог выпить бутылку водки и закусить ее… второй бутылкой, тоже из горлА. Но даже если это правда и аорта у Саши, как у Терминатора, собственно пьянством удивить нас трудно. Попробуй, выпей, как Гуннар, «вверх»!
*
Мы сидим в спецбаре таллинского дворца спорта. Через полчаса у тебя выступление в сборном новогоднем концерте. Публики немного: концерт не очень удобный, дневной, к тому же ни один из его участников не покажет что-то новое, значит, «проходняшка» для галочки. Пьем азербайджанский сливовый сок – кроме него и пепси ни в одном таллинском питейном заведении почему-то ничего безалкогольного не подают. Ты с ребятами только что вернулся из длительной гастрольной поездки по югу СССР, по Кавказу. Больше всего тебя потрясло то, что билеты на лучшие места распределялись через партийные и госструктуры: «Представляешь – мужчины все как один явились в черных костюмах, а дамы – в черных вечерних платьях! Вежливо хлопали, а потом, сняв пиджаки, приходили за кулисы, чтобы руками дотронуться до нас: им было просто непонятно, что мы такие же советские люди, как они, у нас тоже советский паспорт…».
Гастроли были не очень денежными, утомительными, а ты с нетерпением ждал, когда снова приедешь в Москву, где тебя и твою музыку обожают без оглядки на непривычные эстонскоязычные тексты. Ну и что - круче Гуннара и его команды к нам тогда мало кто приезжал!
В Москве Гуннар держал музыкантов в ежовых рукавицах. Один раз мы с Матти поехали ко мне домой и гульнули на всю катушку. Вечером, внезапно протрезвев: он взвился до потолка: «Все уже на вокзале, я там должен быть в восемь!». «Но ведь поезд в десять», - успокоил его я. Матти озадасченно поджал губы: «У нас так: Гуннар сказал в восемь – значит в восемь. Опоздал – штраф: ящик шаманского». Мы рванули к стоянке такси, пугая водителей зверским перегаром.
Музыканты уже сидели за сдвинутыми столами ресторана на Белорусском вокзале. Гуннар хмуро посмотрел на запыхавшегося Матти, потом на огромные типовые часы на стене (восемнадцать минут девятого). Среди кофров и гитар в чехлах уже стоит большая сумка, набитая «шампусиком» - значит, кто-то из музыкантов прибыл чуть раньше нас. Я, пьяненький, дурашливо бухнулся на колени перед Гуннаром: «Извини, задержались у меня дома!». Он улыбнулся – какие, мол, проблемы? «Ты ни при чем, а он нам сегодня ванну из шампанского устроит! Официант, нам еще ящик!». Что оставалось делать? Только благородно оплатить половину стоимости бутылок…
Матти благодаря безукоризненному знанию русского языка выполнял обязанности пресс-секретаря группы, и я его использовал в качестве источника информации: эстонская рок-музыка набирала обороты, я три-четыре раз в год ездил то в Таллин, то в Тарту на фестивали и просто многочисленные концерты. Ну а он мне все разъяснял, переводил названия и тексты. «Ты знаешь, почему я всегда в Москве выступаю в этой синей кофте с черным воротником? Не догадываешься? Это цвета флага старой Эстонии!». Страшно гордился этой своей фигой в кармане, хотя о ней так никто и не догадался здесь.
Однажды, во время самых первых выступлений «Магнетик Бэнд» в Москве, я привел Матти в ресторан «Пекин». Нам отвели столик рядом с эстрадой, на которой наяривал вполне потребный «кабацкий» коллектив. Минут через пятнадцать со сцены спустился гитарист, встал возле нас и, обращаясь к Матти, торжественно сказал: «Мы очень рады видеть вас в нашем ресторане. Извините, что играем черт знает как, что такой репертуар..» - и еще какие-то извинения. Матти был поражен: всего два выступления в небольшом зале – и вдруг такая популярность, узнаваемость! До этого, правда, была триумфальная победа на фестивале рок-музыки в Тбилиси, но ведь его по ТВ не показывали! Он растерялся, встал, пожал руку, и тогда к гитаристу присоединились остальные музыканты оркестра. Брали автографы, тянули руки и просили передать привет и наилучшие пожелания Гуннару Грапсу. «Он не поверит, - сокрушался Матти, накладывая себе в тарелку диковинную для советских эстонцев утку по-пекински. – Скажет, что я его разыгрываю. И фотоаппарата, как назло, нет…». Ты, кстати, так и не поверил, смеялся над рассказом своего саксофониста. «Игорь подтвердит», - обиженно показывал на меня Матти, но ты махал рукой: «Это он все и устроил! Заплатил ребятам по десятке, чтобы тебя разыграли!».
*
Прошло всего несколько лет, и я не узнал тебя на фестивале «Дни музыки» в Тарту. Конец 80-х, три десятка ансамблей участвуют в пятидневном марафоне. Лучшие силы эстонского рока. Чувство свободы, которая еще не обещана, но уже не за горами, чуть пьянила. Редкая команда выступала без политического подтекста. Группа, которая называется теперь «Гуннар Грапси Бэнд», уже сменила нескольких музыкантов, несколько раз меняла свой стиль и к началу фестиваля оказалась не в лучшей форме. Но жюри, в числе которого и московские эксперты, тем не менее дает тебе какой-то второстепенный приз. Что называется за заслуги. Но ты не рад. Гастролей за пределами республики мало, а саму Эстонию можно объехать с концертами за неделю. «У нас все только и говорят о Горбачеве и о грядущей независимости, - пожаловался ты мне. – Музыканты радуются, а чему? Тому, что надо будет каждые три месяца продуцировать новые идеи, иначе публике ты приешься? А где их взять? Я тоже за независимость, но ведь она похоронит многих из нас…». Твои добрые печальные глаза я больше не видел.
Ты был прав. Прошло три года, и вот уже многие из твоих именитых коллег осознали, что долгожданная свобода обернулась изоляцией от миллионной армии поклонников. Найти себя в новых условиях в достойном качестве удалось отнюдь не всем. Ты сам, птица высокого полета, оказался с подрезанными крыльями и загрустил… Эта смертельная грусть – я знаю - страшнее самой страшной болезни. Опрометчивой клятвы жить быстро и умереть молодым ты не давал – наносное тебе претило. Ты жил и просто делал для нас Музыку.
Спасибо. Покойся с миром, друг! Возможно, когда-нибудь судьба сведет твоих поклонников вместе, и из наших разрозненных воспоминаний соткется узор жизни замечательного человека. Но сейчас время для мемуаров не пришло – ты сначала сам определись там, наверху. А потом как-нибудь исхитрись и подай сигнал – мол, у меня все хорошо, ребята, жду в гости, но особо не торопитесь.
Значит, see you later!
ИГОРЬ ЗАЙЦЕВ,журнал "Забриски Rider", номер 16
